Человек, оказавшийся в новой языковой среде, поневоле попадает в сложные ситуации. Сталкиваясь с неизвестными словами или непониманием местных жителей, случайно путая слова или делая ошибки в произношении, он чувствует себя уязвимым. Этот стресс не всегда осознается, но постоянно на нас действует. Мы решили рассмотреть вопросы эмиграции и адаптации к новой языковой среде через призму нейролингвистики — науки, которая изучает связь языковых моделей, деятельности мозга и работы психики.
Обсудить эту тему с «Коммерсантом UK» согласился сооснователь академии профессионального коучинга и психологии 5 Prism Юрий Мурадян. Если воспользоваться спортивной терминологией, Юрия можно назвать играющим тренером: он входит в топ-5 коучей России и в качестве коуча и психолога активно работает с владельцами и топ-менеджерами бизнеса, используя при этом нейролингвистический подход.
— Давайте сразу определим понятие «язык». Думаю, не будет преувеличением сказать, что обычно человек считает язык инструментом общения, который дан ему с детства. Чем это отличается от того, как рассматриваете язык вы?
— Смотрите, когда человек рождается, он оказывается в языковой среде, и язык действительно является для него данностью. Первое время, пока человек не говорит, он слышит, как разговаривают родители, какие слова они используют. Поначалу это звуковой шум и образы, потом начинают оформляться связи между словами и образами. Языковую среду бессмысленно рассматривать без связи с образами, чувствами, эмоциями и даже поведением. Я бы рекомендовал воспринимать язык как сложнейшую структуру. Наум Хомский говорил, что есть поверхностная структура языка, а есть глубинная. С детства ребенок учится той самой глубинной структуре — учится передавать смыслы. Попадая в родную языковую среду, он учится не языку, а передаче информации и делает это на примере родителей. Как мама доносит до папы информацию? Крича: «Иди сюда! Посиди со своим ребенком!»? (Допустим, она устала.) Ребенок слышит громкий голос, а потом папа приходит и что-то начинает делать. Изначально создаются модели коммуникации, как трафарет, а потом на них навешиваются языковые конструкты. Поэтому в одной семье будет принято говорить: «Спасибо за помощь», а в другой — «Еще! Мало сделал!», в одной семье ребенок привыкнет к позитивной оценке своих действий, в другой — к тому, что, что бы он ни сделал, этого всегда будет недостаточно. Потом модели обрастут словами, но суть останется прежней.
— То есть вы считаете, что паттерны поведения первичны по отношению к языку? Но разве сам язык не формирует личность? Известно, что в русском языке, например, мы часто используем пассивный залог и обороты типа «не получилось», «не сложилось», тогда как в английском чаще используется активный залог, человек выступает как автор действия. Получается, что язык сам придает человеку больше ответственности?
— В психологии есть такое понятие, как объектность — когда мы переносим ответственность на внешние обстоятельства. «Не получилось» — это объектность. Если «у меня не получилось», тут уже появляется субъектность. Язык действительно на это влияет. В русском языке много конструкций, которые отражают контекст или внешние обстоятельства: «не сложилось», «само так вышло». Мы, по сути, говорим, что нас окружают силы, которые на все влияют. Это очень характерно для культур с акцентом на общность, признание роли социума. Сравните это с американской культурой, в которой особая роль уделяется личной ответственности. Отсюда и американская мечта, и культ self-made person — человека, который сам себя построил. Конечно, все это отражается в языковых моделях, и не всегда понятно, что было вначале: язык или образ действия? При этом у обеих культур есть и сильные, и слабые места.
— Давайте теперь представим себе человека, который вырос в русскоязычной среде и в зрелом возрасте переехал в англоязычную среду. Он вроде и общается, но английский для него неродной. Как это влияет на его самоидентификацию? Какие здесь могут быть возможности и опасности?
— Первая опасность — потерять личность. Многие мигранты ошибочно мимикрируют под новую среду, пытаются копировать поведение местных, не понимая, какой за этим стоит культурный код. Например, могут у всех подряд спрашивать, как дела, хотя для русского человека это дико. Зачем они это делают? Человек в погоне за тем, чтобы качественно адаптироваться, стать своим, вместо этого становится никем, не своим и не чужим. Поэтому так важно отслеживать, какие эмоции провоцируются языком. Какое состояние я испытываю в коммуникации с местными жителями? Комфортно ли мне спрашивать, как дела, или я не хочу этого делать? Повторю: ключевая опасность для человека, переезжающего в другую языковую среду,— потерять личность.
— Простите, но тут важно учитывать контекст. В Британии существует культура small talk — поверхностных разговоров о погоде, очередях, птичках и собачках. Эта культура русскоязычному человеку чужда, но это крайне важная составляющая британского общества. Никакого серьезного дела или близкого знакомства без многочисленных разговоров ни о чем не получится. Как быть в этом случае?
— Нужно поставить цель. Язык — это инструмент улучшения жизни и достижения целей. Если у человека есть задача погрузиться в местную среду, общаться и выстраивать отношения, ему необходимо изучить эти паттерны, погрузиться в них. Если он будет делать это поверхностно, у него будет внутреннее ощущение, что он обманывает себя и других, и в этот момент он начнет терять свою идентичность. Поэтому нужно ответить себе на вопрос: хочу я научиться чувствовать small talk или не хочу, является он для меня ценностным ориентиром или нет? Я знаю множество людей в Англии или Америке, где я долго жил,— они создают свою, эмигрантскую среду и шикарно, потрясающе живут. У них нет задачи погрузиться в коммуникацию с местными. Но если мне нужно работать с местными и быть ценным, я обязан изучать лингвистические модели. Я не могу сказать: «Give me a cup of tea» — без принятых в этой среде предисловий, иначе меня не поймут.
— Давайте затронем другую тему. Допустим, человек переехал в другую среду и вступил в брак с местным жителем. У них рождаются дети, и дети общаются с каждым родителем на его языке; мы называем их билингвами. Как это влияет на развитие ребенка? Не расщепляется ли его мир на две части?
— У человека, который знает несколько языков, гораздо выше шансы адаптироваться к разным средам, потому что каждая языковая среда предполагает свои законы и правила. Знание нескольких языков развивает когнитивную гибкость — способность переключаться с одного объекта информации на другой и обрабатывать эту информацию по-разному. Можно сказать, он получает возможность видеть 3D-модель. Это имеет огромное значение, когда человек ставит новые цели. Если он хочет стать миллиардером или Нобелевским лауреатом, ему необходимо адаптировать свое мышление, перестроить себя внутри. Если человек знает два, а то и три языка, ему это дается легче, ведь вместе с языком он изучает и культуру. Человек действует исходя из той картины мира, которая есть в его голове,— с этим я постоянно сталкиваюсь как коуч и этому учу студентов. Но эта картина мира выражена в его языке, в том, как он описывает мир. Известно, что англоязычные люди, глядя, например, на небо, воспринимают меньше оттенков, чем русскоязычные, потому что для голубого и синего цветов в английском языке используется одно и то же слово «blue». Небо одинаково для тех и других, но то, каким они видят это небо, определяется их языком.
— Я могу предложить вам другой пример. В угро-финских языках отсутствует грамматическая категория будущего времени, они описывают события в будущем другими способами. При этом, как известно, Венгрия является одним из европейских лидеров по количеству самоубийств, а Финляндия еще в 1980-е годы стала первой в мире страной, где разработали национальную программу их предотвращения, потому что тенденция была угрожающей. Как вы думаете, это как-то связано?
— Должно быть, связано. Наше представление о событиях в будущем, их предвкушение включают дофаминовую систему. Если человек находится в депрессии, он будущего не видит, оно для него стирается. Человек прекращает предвосхищать, ожидать чего-либо, ему все равно. В этот момент дофаминовая система рушится, и он говорит: «Я не могу встать с кровати». Но как раз разговорами о будущем мы можем себя пробудить. Допустим, девушку оставил молодой человек, она в ужасе и постепенно сваливается в депрессию. Мы ей говорим: «Все пройдет. Через год ты его забудешь». В ее голове есть механизм, который может позволить ей увидеть себя через год без этого человека. «И какая ты там, через год? — спросим мы.— Такая же плачущая, в страданиях и слезах?» — «Нет!» Она вынужденно побывала в своей будущей реальности, и ее состояние поменялось.
— Последние годы мы видим еще один тренд. Многие семьи с детьми дошкольного и школьного возраста переезжают в новую языковую среду без подготовки. Дети идут в детские сады и школы, где все общение и преподавание ведется на другом языке, которого они не знают. Обычно адаптация занимает от трех до шести месяцев, но что в этот момент происходит с ребенком? И какие тут могут быть опасности?
— Ребенок — это губка, которая все впитывает. У детей высокий уровень когнитивной гибкости, они очень адаптивны. Один из главных механизмов обучения у детей — подражание, и они этим активно пользуются. Но тут важно задать вопрос родителям: хотят ли они сохранить культурный код своего ребенка? Мне кажется, те родители, которые, например, и в семье начинают с ребенком говорить на английском, пытаясь максимизировать его погружение в англоязычную среду, совершают большую ошибку. На самом деле в этот момент родители лишают своего ребенка генетически обусловленного культурного кода. Ребенок может быстро ассимилироваться — мы с вами видели африканских детей, которые с детства живут в России, их по языку и поведению не отличить от русских. Но я за то, чтобы сохранять изначальный культурный код семьи. Я сталкивался с ситуациями, когда взрослый человек жалеет, что у него недостаточно развито понимание той культуры, откуда он родом. Вопрос идентичности никого не волнует в пять лет, но встает ребром в тридцать пять. Кто я? Откуда я? Какой я? Кто мои родители и деды? И если человек потерялся, он может столкнуться с серьезным экзистенциальным кризисом. Человек начинает интересоваться генеалогическим древом, когда сам становится продолжателем рода. Ему нужно ответить на вопрос, какую культуру, какую историю он хочет продолжить — заимствованную или свою.
— Я согласен, когда это осознанный выбор взрослого человека. Но если речь о ребенке?
— Если мы говорим о ребенке, я настаиваю на сохранении культурного кода. Ребенку важно поехать к бабушке, если это Россия, посмотреть, как там живут. Чтобы у него всегда была возможность выбора, свобода самовыражения. А язык — это способ самовыражения.
— Все же родителей, которые начинают говорить с ребенком на другом языке, меньшинство. Дома, как правило, все происходит как удобно родителям, по накатанной, и дети не лишаются родного языка и тех самых паттернов общения. При этом в школе ребенок остается наедине с чуждой средой. Если с его адаптацией что-то не так, то как родителям это понять? По каким признакам?
— Я дам универсальную модель — она никак не связана с погружением в новую языковую среду. Все дело в том, как ребенок говорит о себе. Если он начинает себя описывать словами: «Я дурак», «У меня не получается» — и негатива больше, чем позитива, если он больше говорит о проблемах, чем о хороших событиях, это сигнал. Родителям необходимо поменять фокус внимания ребенка, например задавать ему не вопрос «Что сегодня случилось?», а «Что хорошего у тебя сегодня было?». Сам по себе новый язык не может нанести вред, человек не может причинить себе вред одним только переходом в другую языковую среду. Но если он начинает чувствовать себя «не ОК», описывать себя как «не ОК», это может привести к тому, что он захочет отгородиться либо от русского, либо от английского языка. Да, сверстники могут шутить и смеяться над ним, это их право, но и у ребенка есть право изучить язык в той степени, чтобы самому быть довольным тем, как он владеет этим языком.
— Я не раз слышал ваш совет спрашивать: «Что хорошего с тобой произошло?» — и мне этот вопрос очень нравится своей простотой и удивительной эффективностью. Я думаю, в ситуации с переездом в новую среду всей семьей у родителей подчас бывает больше проблем, чем у детей. И если бы вся семья собиралась вечерами и каждый говорил, что у него хорошего произошло, это бы помогло всем членам семьи.
— В принципе, после этого ребенку не нужен будет психолог во взрослом возрасте.
— Это правда? Так же не бывает!
— Вы знаете, если каждый день дети и родители будут отвечать на вопрос, что хорошего у них произошло, то мы создадим здоровое поколение людей, ориентированных на нечто хорошее. Говорят, однажды Эйнштейна спросили, какой главный вопрос он бы задал человечеству, и он сказал: «Вы строите мосты или стены?» Как раз язык может либо возводить стены, либо строить мосты. Язык — это способ либо взаимодействия с миром, либо обороны. Когда мы рассказываем друг другу, как происходит что-то плохое, или ругаем кого-нибудь, мы подсознательно возводим стены. Когда общаемся с кем-то из вежливости, делаем вид, что слушаем, из вежливости, а сами задаемся вопросом, когда же кончится этот бред, мы возводим стены. А для меня главная функция языка — строить мосты.
— Если отрешиться от языковой среды и вернуться к языку как к инструменту улучшения жизни, давайте представим себе взрослого человека. Он вырос таким, как есть, со своими тараканами и проблемами. Ему регулярно приходит в голову мысль, что его жизнь могла бы сложиться лучше. Что он может сделать в рамках диалога с самим собой? Может ли он подкрутить пару винтиков, чтобы качество жизни заметно изменилось к лучшему? У вас есть рецепт?
— Конечно. Нам нужно включить перед сном эмпатический круг. Я сейчас пишу сказки для детей от шести до девяти лет — они построены именно на психолингвистике. Это будут аудиоспектакли, родитель и ребенок будут слушать их, а потом обсуждать. Там есть протокол вопросов, которые родитель может задать ребенку, чтобы оздоровить их отношения. По сути, это сказка, которую нужно рассказать на ночь себе самому. В виде истории, что сегодня было.
— Хорошего?
— Естественно, хорошего. И очень здорово посмотреть на это в обратной хронологии, из точки «сейчас» в начало дня. Когда вы ложитесь спать, это фантастически полезная, я бы сказал лечебная, исцеляющая процедура. Человек поднимается от события к событию, благодаря людей, вспоминая какие-то маленькие моменты, подмечая, что он сделал полезного. Если что-то сделал не так — ничего страшного, надо себя простить и впредь делать иначе. Есть жесткий закон нейрофизиологии: мысли, с которыми мы засыпаем, влияют на наше состояние на следующее утро. Ночью активизируется функция сортировки событий на то, что пойдет в долговременную, а что в кратковременную память. Нами управляет память истории, так называемые нарративы — то, как человек описывает себя и события своей жизни. Например, два человека живут в одинаковых крохотных комнатах с минимумом комфорта. Один еле выживает, постоянно чертыхается, проклинает свою жизнь, а другой думает: «Как здорово! Какая замечательная аскеза! Ничего лишнего!» Если перед сном управлять такими нарративами, придавать им позитивный оттенок, вы очень быстро сделаете свою жизнь лучше.
— Вы знаете, я вас слушаю, и у меня идет поток мыслей в этом направлении. Видимо, это правда, что коуч коучит всегда. Мне кажется, было бы здорово, ложась спать, что бы ни случилось за день, сводить это к положительному сальдо: как и чем я разбогател? Даже если я чего-то лишился, то это либо дало мне знания и опыт, либо мне добавилось легкости. Как вы думаете, это может работать на рост благосостояния?
— Конечно. Есть научно доказанный факт, на основе исследований в области достижения намеченных целей. Если человек фокусируется на том, что его отделяет от цели, он, скорее всего, фрустрирует, его стремление достичь цели снижается. Но если он думает не о том, сколько еще осталось, а на сделанном — например, мне нужно пройти километр, а я уже целых сто метров прошагал,— это для психики гораздо эффективней, именно на уровне лингвистики. Это золотое правило для людей, которые стремятся к своим целям,— фиксироваться на уже сделанном. Потому что такая формулировка мотивирует продолжать делать и помогает выйти из состояния перманентного дефицита и, как следствие, изнуряющей гонки.
— Погодите, но ведь реальность несколько опровергает ваши слова. Если я лезу на крутую гору и на полпути оборачиваюсь, мне дальше лезть уже гораздо страшнее.
— Давайте не будем брать примеры, где включаются базовые механизмы защиты. Если вы захотели заработать миллиард и уже заработали пятьсот миллионов, то, когда вы оглянетесь назад, у вас будут совсем другие ощущения.
— Задам несколько легкомысленный вопрос. Наверняка существуют люди, для которых все чудодейственные возможности языка кажутся обманом и профанацией. Есть ли у вас какой-нибудь фокус, который может заставить такого человека поверить в то, что он обладает реальным инструментом улучшения своей жизни?
— Я вам расскажу сначала об одном эксперименте, а потом перейдем к фокусу. Студентов разделили на две группы и дали прочитать разные тексты. Один текст был о том, как чувствуют себя пожилые люди, насколько им тяжело. В этом тексте чаще других встречались слова «старость» и «усталость». Другой группе дали текст о молодых спортсменах, бегунах, с акцентом на словах «радость» и «скорость». Потом обеим группам предложили пройти из точки А в точку Б, и первая группа шла медленно, ссутулившись и финишировала заметно более вымотанной, чем вторая группа. Слова оказали воздействие не только на настроение, но и на всю гормональную систему людей. Теперь переходим к фокусу. Это простой лайфхак, которым я рекомендую пользоваться регулярно. Сделайте глубокий вдох, глубокий выдох и скажите: «У меня все хорошо. У меня. Все. Хорошо. Я чувствую себя хорошо». Замерьте свое текущее состояние и попробуйте сами, прямо сейчас.
